Меня это тоже коснулось. Наш гвардейский горнострелковый был одним из наиболее укомплектованных, но народу все равно не хватало. Лично я, получив под начало партизанский отряд в отделение сбора и эвакуации раненых из когда-то служивших санинструкторами инкассаторов, слесарей и прочих огородников сорока лет от роду почему-то вспомнил 1941-й. Наверное потому, что нам предстояло воевать. Кстати, да, в моей санитарной буханке отметины были с обеих сторон, справа, в проекции бензобака, вмятина от картечи. С противным визгом рикошетит, кстати. Слева, симметрично, дырка от пули из СКС-а. Прицельно лупили. Правда второй бак несимметрично у УАЗ-а расположен. Если бы все было наоборот - не стал бы великим (не гениальным) русским писателем. Забавно...
- А что тут у вас, пацаны, совсем страшно? - это теперь мой партизанский отряд интересовался у не менее моих зольдатиков за спиной своего командира. Думали, что не слышу.
- Папаши, блять! И что с вами делать буду? - вслух перед строем рассуждал я, и.о. командира медроты, в великом чине гвардии лейтенанта. И было мне двадцать пять лет от роду. Оказывать первую врачебную помощь мне предстояло двум с половиной тысячам человек, потому что нас настраивали на штурм Шуши, где сконцентрировались выбитые из Баку боевики. А спустя пару дней мне предстояло стать ещё и и.о. начальника медслужбы полка и временными начмедом гарнизона. Стремительный карьерный рост предстоял. Папаши смотрели на своего лихого командира серьезно и недоверчиво...
Когда папаш забирали обратно (по настоянию жён, кстати - "Казаки, казаки, едут-едут по Берлину наши казаки"), они виновато не смотрели нам в глаза.
- Пацаны... Ну вы это... Давайте там... - да, а ведь для них даже я, лихой командир, был пацаном.
Мы успели написать домой. Потому что знали - почта больше не работает. И не будет. А из Краснодара письма дойдут.
Вместо краснодарских партизан нам на усиление прислали, 39-ю десантно-штурмовую бригаду из г. Хырова Прикарпатского ВО. И ровно тридцать лет назад Олег Старостин, врач парашютно-десантного батальона, увидев меня, истошно завопил:
- Татарин, сука! Ты живой?!.
Кстати, "татарин" - это не констатация элементов моего генотипа, ибо я до сих пор считаю себя советским человеком, да и являюсь таковым, последним псом Империи. "Татарин" - это погремуха с факультета, на котором мы с врачом парашютно-десантного батальона Олегом Старостиным учились в соседних взводах. Ибо благодаря мне половина курса, представления не имеющего ни о существовании татарского языка, ни о существовании татарской культуры, таки материлась по-татарски. Но премию имени Габдуллы Тукая мне за это не дадут...
Тридцать лет прошло. Ровно тридцать. Больше половины жизни. И мы сделали все, что могли...
